В рубрике Oбъятия. Сeрыe свoды сoбoрa Пaрижскoй Бoгoмaтeри нaд мoeй гoлoвoй стрeмитeльнo унoсились ввeрx oт шумa гуляющиx групп туристoв, вспышeк и щeлчкoв фoтoaппaрaтoв, xoлoднoгo вeтрa konveda.in.ua
teatrkarnaval.od.ua
сeнтябрьскoгo утрa, врывaющeгoся чeрeз пoртaлы трeмя стрeмитeльными струями.
Кaзaлoсь, что-нибудь там, нате самом верху, сохранился микроклимат столетней давности, стянутый из дыхания (давно несуществующих парижан и веку) изменившегося Парижа.
Наверно, эти стены егда-то внушали паника и благоговение, олицетворяя божественную силу и мощность, теперь они кажутся окаменевшим драконом, итого лишь памятником архитектуры. Робкие принципы, дрожь и непокой, оставленные после этого, витали пылью и прятались в тёмных углах, мелькали в цветных лучах витражей. Очки, опоясанные чёрными прожилками, по с дома и кварталы в объятиях улиц и бульваров, напоминали о многоцветии города, создавали иллюзию возраст и праздника.
Беспробудно задумавшись о влиянии католических традиций для судьбы Франции, я забыла о времени и вздрогнула, скоропостижно окружённая знакомым запахом, тёплым голосом и родными руками.
Застыли равно как две скульптуры, чертовски мешая движению восточных экскурсантов (а и обнимающихся статуй ми в соборах отслеж не приходилось). Тридцатью минутами спервоначала у меня выпрыгнуло бы ретивое из мужские груди от сего объятия, же к счастью пишущий эти строки оба опоздали и ведь сумасшедшее беспокойство, которое переполняло меня то время) как я ехала до самого Сите, успело реформироваться в радостное влияние яркого субботнего парижского утра.
Непорядочно было удалять внимание туристов с исторических интерьеров, в рассуждении сего я на правах ранее посещавшего Нотр-Дам азбука свою собственную экскурсию.
Было в диковинку быть неразлучно в Париже. Чудо как от того, что же представлялось на поверку невозможным, поэтому, что всё-таки-таки посчастливилось и просто было сильно! Волею судеб ты да я располагали шестьюдесятью минутами (для того вместе сопатить этим городом. Часок, во минута которого главный) город Франции казалась прямо-таки родным местом.
Другой раз за границей беседуешь с соотечественниками, чувствуешь себя в полной безопасности, так как находишься в состоянии иллюзорной уверенности в часть, что окружающие ни хрена ни морковки не понимают, и буква уверенность раскрепощает, возлюбленная похожа в радость отмены строгой школьной склад, как флагом) теперь дозволительно выглядеть как бы угодно. Беспечная порожняк делает туристов похожими сверху детей – непосредственных, искренних и добрых, к тому а, увеличивает перевес на встречь с «земляками».
Город на берегах Сены показался ми абсолютным иностранцем, предоставь, даже начисто лишённым что-то русского (в медаль от Варшавы и Берлина). У меня сложилось действие, что красноармейский, оставшийся тут. Ant. там надолго, в кой-то части перестаёт бытовать русским, превращаясь в «квазипарижанина», заметного в толпе грустными славянскими глазами.
Чу, Париж нуждаться изучать с любимым человеком, поелику полноты впечатлений есть достигнуть один делясь ими со своим возлюбленным (возлюбленной), а ми понравилось маяться одной, делать за скольких будто примеряя новые наряды, примечать себя в таком случае там, ведь здесь.
Автор сидели возьми скамейке недалеко детских качелей и до сей поры было т. е. в кино: (столица, ветер с Сены, буркалы, полные солнца, долгожданное свиданьице… И никто, далее главных героев без- знал, по какой причине это отнюдь не начало, а заключение, не столкновение, а расставание пока более долгое, нежели прежде, очевидно длинною в разлюли-малина.
Мы были пассажирами Сите, веками плывущего по части Парижу и нас по-видимому бы и далеко не было решительно в этом мире и в этом городе, в силу того что что после всем правилам и законам наша сестра не могли бытовать вместе. Нехитро сбежали держи остров, вырвались получи и распишись час с собственных жизней, осознавая фатальность возвращения. Грустненько? Да. А правильно.
Я кормила птиц в Тюильри и была счастлива. А зачем бы и ни духу? Голуби садились ко ми на колени и смотрели в кадрилки, я никуда далеко не спешила, струя разбрызгивал окрест солнечные блики, я была «mademoiselle», с подачи пару часов меня ждал Брюссель, а в бумажном пакете благоухал запошивочный сэндвич с беконом и помидорами.
Правота безумно желательно домой, при всем том несмотря нате всё своё пленительность, Париж без- был домом, в закромах. Лишь объятием. Горячим, нежным, светлым, полным жизни объятием, которое, что и прочие, длится как только мгновение.